Вторым любимым местом прогулок была Священная Дорога. Сюда приходили полюбоваться ювелирными изделиями, выставкой драгоценных камней, цветами и фруктами, красота которых прельщала римлян не меньше, чем красота камней. Богатые люди приходили сюда купить или заказать что-либо искусному мастеру. Здесь часто прохаживался Гораций, и тут его как-то раз и поймал докучливый нахал, испортивший ему весь день (sat. I. 9). Разбогатевший выскочка разгуливает здесь взад и вперед «в своей тоге в шесть локтей» (Hor. epod. 4. 6-8), не обращая никакого внимания на негодующие взгляды, которыми провожают его исконные римляне.

Если Форум и Священная Дорога привлекали к себе и бедняков, и людей со средствами, то были у последних в городской черте и места настоящего отдыха, далекие от городского центра, устроенные со всеми удобствами и роскошью, которые были доступны владельцу. Родовая и денежная аристократия Рима владела парками; за Тибром находился парк Клодии, возлюбленной Катулла, устраивавшей здесь праздники, отголосок которых дошел до нашего времени; Цицерон просил Аттика именно здесь присмотреть ему парк, где он мог бы поставить святилище в память своей умершей дочери (ad. Att. XII. 19. 22 и 23). Тут же был парк, принадлежавший Цезарю.

Из парков республиканского времени следует назвать еще сады Лукулла и сады Саллюстия: те и другие на Холме Садов (ныне Пинчио). Сады Лукулла, первый парк на Холме Садов, были разбиты около 60 г. до н.э. Лицинием Лукуллом, победителем Митридата. Мы не знаем, что представлял собой этот парк; возможно, какая-то часть его была плодовым садом: интерес Лукулла к фруктовым деревьям и внимание к ним засвидетельствованы тем, что среди всех тревог Митридатовой войны он заметил необычное для Италии дерево – черешню и вывез его с собой (Pl. XV. 102). В 46 г. н.э. парк этот принадлежал Валерию Азиатику (отсюда и название его: horti Asiatici), «который украсил его с роскошью замечательной». Мессалина, желая завладеть этим парком, добилась того, что Азиатик покончил с собой. Уже вскрыв себе вены, он приказал разложить погребальный костер в таком месте, где огонь не повредил бы деревьям (Tac. arm. XI. 1-3). В этом же парке позже была убита и сама Мессалина (там же, 37).

Рядом с этим парком, к востоку, лежал парк знаменитого историка Саллюстия (horti Sallustiani), одно из самых крупных земельных владений в Риме, на устройство которого Саллюстий истратил большую часть денег, награбленных им во время управления Нумидией. Парк занимал восточную часть Холма Садов, долину между этим холмом и Квириналом и северную окраину Квиринала. Парк пересекал во всю длину широкий ручей: соединение воды и зелени было основным эстетическим требованием римлян. В одном позднем источнике сказано, что были здесь термы и дворец. Сад, находившийся в долине между Холмом Садов и Квириналом, был разбит в форме длинного овала. После смерти историка парк перешел к его племяннику Квинту Саллюстию, который умер в 21 г. н.э.; в следующем году он был уже во владении императора: в надписи этого года упоминается «вилик божественного Августа в Саллюстиевых садах» (CIL. VI. 9005); видимо, парк перешел к Тиберию по завещанию.

Дальше, захватив Виминал краем и расположившись большей своей частью на Циспии, раскинулся парк Лоллиев (horti Lolliani), устроенный или М. Лоллием, наставником Калигулы (Suet. Tib. 12. 2), или его дочерью, Лоллией Павлиной, соперницей Агриппины Младшей. После смерти Мессалины Клавдий долго колебался, на которой из них ему жениться, пока, наконец, не выбрал Агриппину. Императрица добилась изгнания Лоллии и конфискации ее имущества, в том числе и парка (49 г.). Четыре года спустя она же погубила Статилия Тавра, консула 44 г., «страстно домогаясь его садов» (Tac. arm. XII. 59): они находились на Эсквилине, недалеко от парка Лоллиев.

Первым человеком, разбившим парк на Эсквилине, был Меценат. Он выбрал для него место страшное. Здесь было «общее кладбище бедного люда» (Hor. sat. I. 8. 10), глубокие колодцы (puticuli), куда без разбора бросали трупы рабов и нищих бедняков без роду и племени; здесь были городские свалки и здесь же производились казни; тела казненных не хоронили, а бросали тут же на месте. Одинокий раб, торопливо несший в сумерках тело своего несчастного товарища, чтобы бросить его в один из колодцев, стаи воронов и коршунов-стервятников, голодные бродячие собаки, воры, искавшие жалкой поживы, колдуньи и гадальщики, рывшиеся в побелевших костях, – вот кого только и можно было здесь встретить. Гораций хорошо передал атмосферу жути, окружавшей это место; грубая шутка, которой он постарался ее рассеять, не достигает цели. Место было не только жутким: зловонные испарения, стоявшие над ним, при любом ветре наплывали на город, неся с собой удушье и заразу. Уничтожить этот болезнетворный очаг было разумной оздоровительной мерой, благодетельной для всего Рима; и Август, по совету Мецената, велел засыпать всю эту площадь на 6-7 м в высоту, а Меценат на этой насыпи и разбил свой парк. Умирая (8 г. до н.э.), он завещал его Августу, как и все свое состояние.

Недалеко от парка Мецената находился парк Ламиев (horti Lamiani). Семейство Элиев с давних пор владело здесь «домишком» (domuncula, – Val. Max. IV. 4. 8; Plut. Aem. 5); в конце республики они развели здесь большой парк, и Л. Элий Ламия, консул 3 г. н.э., последний в роду, передал его по завещанию Тиберию (38 г. н.э.). Калигула принимал здесь еврейское посольство с Филоном во главе; здесь же его и похоронили, прежде чем перенести в мавзолей Августа. К Ламиевым садам непосредственно примыкали Майевы (horti Maiani); прокуратором обоих мог быть одновременно один человек (CIL. VI. 8668), но вилик в каждом был свой: «Феликсу, Цезареву рабу, вилику в садах Майевых», – читаем мы в надгробии (CIL. VI. 8669). Упоминается в надписях и раб из числа тех, кто обслуживал этот парк: «Антерот, раб Цезаря Германика из садов Майевых» (CIL. VI. 6152). Плиний рассказывает, что Нерон велел выставить в этом парке свой огромный портрет (в 120 футов высотой, вероятно, копию со статуи, стоявшей у Золотого дома). Молния ударила в него, сгорела и лучшая часть парка (PL XXXV. 51). На Эсквилине же находились парк Палланта, могущественного отпущенника Клавдия, одного из богатейших людей того времени, и парк Эпафродита, отпущенника Нерона. Оба парка были конфискованы и перешли в собственность императорского дома. В 64 г. вынужден был покончить с собой правнук Августа, Д. Юний Силан Торкват, и его парком завладел Нерон [24] .

Таким образом, в течение ста лет с небольшим парки, шедшие почти непрерывной полосой по окраинам города, все оказались во владении императоров – одни по завещанию, другие путем конфискации. Для огромного большинства римлян этот переход от старых владельцев к императорскому дому был безразличен: парки были и оставались доступными только для тесного круга людей; для широкой толпы они открылись лишь после переезда двора в Константинополь. Тем большее значение приобретали те «острова зелени», куда мог зайти каждый. Первым из таких «островов» были сады Цезаря за Тибром, великолепный парк, где в 44 г. он принимал Клеопатру. Он занимал площадь от 75 до 100 га (с одной стороны он шире, с другой уже) и был украшен со всей роскошью, которую Цезарь любил, и с тем большим вкусом, который его отличал. Здесь были залы с мраморными и мозаичными полами, портики, статуи, фонтаны. Цезарь завещал это прекрасное место для отдыха народу, но беда была в том, что отстояло оно далеко от городского центра и прийти туда пешком (а мы видели, что иного способа передвижения для бедного населения в Риме нет) от Субуры или даже с Этрусской улицы не каждому было под силу. Для общенародного отдыха и гулянья требовалось место более близкое; создать его нужно было не только для украшения города. С жильем в Риме было плохо; бедное население ютилось кое-как; квартиры были дороги, их не хватало. Цезарь нашел средство разрешить жилищный вопрос: он задумал отвести Тибр к Ватиканским холмам, заменить Марсово Поле Ватиканским, а Марсово Поле, еще увеличенное отводом Тибра (получалась площадь около 300 га), отдать под застройку (Cic. ad Att. XIII. 30). Мера была эффективной и разумной, но осуществить ее помешала Цезарю смерть, Август же на нее не отважился. Империя вообще не нашла способа разрешить жилищную проблему по существу – это оказалось ей не под силу; она попыталась только скрасить тяжелые жилищные условия: создать для широких слоев населения нечто такое, что хоть несколько могло смягчить жизнь в шуме и грязи римских улиц, в угнетающем однообразии инсул и в духоте жалких квартир. Цезарь знал, что делал, завещая свой парк за Тибром народу. Август, его помощники и преемники, разбивая сады, устраивая амфитеатр и цирк, сооружая термы, прокладывая форумы, придавали Риму вид, который был достоин мировой столицы, и это, конечно, входило в их планы, но в то же время они этим самым вносили некоторый корректив в убогую домашнюю жизнь большей части населения. Никакое могущество не могло выпрямить римских улиц, но украсить Рим величественными зданиями, провести воду в таком изобилии, что не было улицы и перекрестка, где не слышался бы плеск фонтанов, устроить прекрасные городские сады и превратить термы в дворцы культуры – это императоры могли сделать, и они это делали. Существенной мерой в этом направлении было благоустройство Марсова Поля.